Деревянко снялся за последние десять лет в сорока с лишним картинах. Он едва ли не самый известный и востребованный артист своего (1976 г.р.) поколения. Везет ему и в родном Театре Моссовета, где он блестяще сыграл дядю Ваню в постановке Андрея Кончаловского. Уже первая – и сразу главная – кинороль в ностальгической трагикомедии Александра Котта «Ехали два шофера» заставила запомнить его фамилию, а дальше – «Девять жизней Нестора Махно», «Гитлер капут!», «Братья Карамазовы», «Брестская крепость», «Ржевский против Наполеона», «Я не я», «Счастливый конец»… В общем, чересполосица: примерно через раз – крупная и трагическая роль, остальное – самые идиотские комедии, сделанные, однако, вполне профессионально. Что делает Деревянко истинным героем нашего времени? Велик соблазн ответить за него, но пусть уж сам скажет.

«Я поставил бы памятник кактусу»

– Темные очки, шапка по глаза – это маскировка такая, чтобы не узнавали на улицах?

– Очки? Я только понимаю, что эти вот линзы – это не понт. Легкая и приятная по форме защита. Без них ты все-таки как будто немножко голый. Просто внутри всё хрупко, а снаружи остро. А так – надел и расслабился.

– Мы вот с пристрастием посмотрели «Счастливый конец» – мрачно-смешную историю про то, как от стриптизера, то есть вас, сбежал член, то есть Колокольников. Вы там необычайно накачанный, просто культурист, – дублер, да?

– Нет. Это был эксперимент – что я могу с собой сделать ради профессии. Ведь это очень интересно – понять и почувствовать свои возможности. Историю специально под нас с Юрой Колокольниковым придумывал наш товарищ, режиссер и сценарист Ярослав Чеважевский. Яр вместе с Колоколом основали свою кинокомпанию, «Пушкин пикчерз» называлась. Три картины вместе сделали. «Конец» был пробой пера. Дальше интересней, ну, по крайней мере приятней для тела, вернее, тел…

Фильм «На море!» – уже чистейшая авантюра. Светлые головы ребят придумали историю, которая должна происходить где-нибудь в классном месте, на море. Принесли идею в «Централ партнершип», они нам дали денег, и рванули мы на остров Маргарита, что в Венесуэле. Полтора месяца провели в раю. А чтобы было не скучно, еще и кино снимали веселое, про то, как несколько семей с детьми отправляются в отпуск на курорт и в результате так и не добираются до моря. А после окончания этого о-очень приятного кинопроизводственного процесса мы с Юрой и с испаноговорящим проводником всю Венесуэлу объехали на белом «Пежо».

Реально опасная страна – раскладывают по ночам на дорогах резину с гвоздями, ты прокалываешь колеса, начинаешь менять, появляются из ниоткуда безальтернативные парни с дробовиками и грабят подчистую, до белья. Если что-нибудь вякнешь – стреляют. Нашему гиду ногу прострелили.

– Что же вас туда понесло?

– Красота же вокруг, другой мир. Заповедники, водопады, крокодилы вдоль дорог, скорпионы сплошь и рядом. Интересный был трип, в том числе и психоделический. На реке Ориноко в крошечной деревушке встретили 73-летнего шамана – Хосе Антонио Боливара, он угощал нас кактусовой настойкой. И там, в джунглях, сидя в его вигваме, мы пережили интереснейшие ощущения. Я бы памятник поставил – даже не этому кактусу, а этому опыту.

– В чем он хоть заключается?

– Высочайшая степень осознания себя. Полное понимание жизненных приоритетов.

«Делал девчонкам каре»

– Вам вообще после родного Таганрога трудно было в Москве?

– Да, первый год вообще был в ауте, от этого метро бесконечного, от количества людей, от ритма московского. Ходил по институтским коридорам и в общежитии на Трифоновке и оглушенно улыбался, девушки кругом – красивые, вышагивают, как породистые лошадки, и все студенты вокруг мне казались страшно талантливыми. И я – такой нескладный, неладный, чересчур простой, провинциальный парниша в куртке с бахромой и с длинной челкой. Хотя в Таганроге до этого у меня был уже небольшой успех – на театральном курсе, единожды набранном, я сыграл две главные роли: Присыпкина в «Клопе» и Маскариля в «Смешных жеманницах», – в Москве я чувствовал и вел себя довольно бездарно поначалу. Но это был другой уровень, и возвращаться обратно в Таганрог мне не хотелось совершенно.

До института я пробовал там разные варианты. После девятого класса все школьные товарищи-хулиганы разбежались кто в училища, кто в техникумы, у всех интересная пост­школьная жизнь, я тоже в школе не стал торчать. Ушел из десятого класса и поступил в кулинарное училище №32, там уже учился мой двоюродный брат Василий, страшный весельчак. И практика была у меня в той самой столовой того самого завода «Красный котельщик», которому мои мама и папа отдали на двоих семьдесят с лишним лет. Стоят страшные, мрачные тетки-поварихи, что-то варят, ну и мы, два практиканта в идиотских колпаках, чистим картошку вот такими длиннющими ножами. «Господи, что же я здесь делаю?!» – говорю. Ведь у меня в конспектах написано, как фаршированную щуку делать, ну, или там борщ варить… Не хочу, говорю, чистить картошку! Ах, не хочешь? Тогда вали отсюда! И я устроился в школу рабочей молодежи, но, проведя там неделю с неописуемо неинтересными людьми, сидя в шубе за холодной партой, понял: надо искать ходы поинтереснее.

Пошел учеником парикмахера, дамского мастера. Всё лучше же, чем картошку фигачить, да? Приходят девчонки-малолетки, им вообще по фигу, что ты там у них с головой делаешь, – они тащились от того, что я их за голову держал. Страшненькие были девочки, надо признаться. Стригу каре, чудовищно стригу! Пыхчу, потею и думаю: Господи, что я здесь опять-таки делаю?! Моя мастерица смотрит и страшные глаза мне делает. Сделал два каре, побежал за водкой… потом еще побежал за водкой… потом опоздал еще пару раз… и, в общем, понял я, что надо возвращаться в свою школу, прежнюю. Рабочая биография не состоялась. Директор приняла меня обратно, у нас с ней была взаимная симпатия – я же в театральной студии занимался, считался творческой, мятущейся натурой. Потом был бодибилдинг, потом танцы… Так потихоньку и до Москвы добрался.

«Мы все живем в чужом теле»

– У вас почти пятьдесят картин – куда вы так гоните?

– Да нет у меня ощущения, что я гоню. Всё вполне закономерно развивается. Много дурнины было, конечно, и сейчас, наверное, есть, но ведь мы живем в России, а здесь это неискоренимо. Мы же монголо-татарское иго. Хотя в принципе мнение – как жопа: у каждого своя! Это я к тому, что все мы субъективны в своих оценках. Я люблю работать и пытаюсь делать это хорошо. Из этих пятидесяти кино- и телевизионных работ более-менее осознанных ролей где-нибудь десять. Но это мой опыт, мои ошибки и победы.

Я люблю комедии, тем более что все мы в сплошной комедии живем, и комедийные роли тоже люблю. Не так часто, правда, они у нас получаются здорово, но тем не менее. Обожаю работать с Марюсом Вайсбергом, это всегда кайф на площадке, высокий профессионализм и вместе с тем хорошее настроение, даже веселье. Он знает, что хочет, но и экспериментирует вволю. «Гитлер капут!» – это был первый шаг в жанре для меня. «Ржевский» – еще один эксперимент. Абсолютно жанровое кино, честно и с любовью сделанное. Другое дело, что практически ни одним своим проектом я не доволен тотально… Но, быть может, хорошо сделанная глупость лучше, чем плохая драма с претензией.

Почему-то американцу не зазорно сняться в сколь угодно идиотской, но грамотной комедии, а у нас это слишком легкомысленно, у нас от артиста требуют драму непременно! Но ведь я и не против. Осенью на ТВ выйдет интересное, серьезное кино Саши Котта: шестнадцать серий, рабочее название «Темная сторона Луны». Это, пожалуй, самая осознанная моя драматическая работа. История опера, который, гоняясь за маньяком, в кому впал – и очнулся в 1979 году в теле своего отца, тоже опера.

«Смердяков сильнее Карамазовых»

– А как вы к Котту попали?

– Он приходил в ГИТИС к нам, на дипломные спектакли, я играл в «Затоваренной бочкотаре» Володю Телескопова. Он меня тогда заметил и через два года позвал в «Ехали два шофера». Я репетировал в тот момент в проекте Олега Меньшикова «Кухня», но у меня там роль была вообще крошечная. Конечно, я согласился и поехал на съемки – в тайге, в грязи, по уши во всем вот этом. Начинал понемногу преображаться в шофера: голос, щетина… Еще не очень понимал, как это делается, но хотел и чувствовал.

Я был тогда, как глина просто – бери меня и лепи, что хочешь. «Два шофера» – это для всех нас была первая полнометражная картина: для актеров, режиссера, оператора, художников. Поэтому было тяжело, но чертовски весело. Ну, по крайней мере, вспоминать об этом весело.

– Мы потом удивились, как вас Котт позвал в «Брестскую крепость»: вроде же совершенно не ваша роль…

– Она и была изначально не моя. Прочитав сценарий, я сразу позвонил Котту и сказал: «Хочу играть Фомина». А он: «Да нет, ты что, это роль для Машкова». Тем не менее пробы сделали. А с Машковым и с другими актерами у них что-то не получалось. Сделали еще пробу, Котт колеблется, продюсеры в один голос ему: «Это ж «Гитлер капут», какой он, к черту, красный комиссар-еврей?!» Еще одна проба… В общем, как-то я их убедил. Но абсолютно не убедил себя.

Приехал на площадку в Брестскую крепость, в реальные стены, дышащие историей. Надели на меня костюм, загримировали, и мы начали репетировать. А у меня перед глазами стоят наши блестящие советские фильмы о войне – «В бой идут одни «старики», «Они сражались за Родину»… И в ушах – такие достоверные интонации Быкова, Шукшина, Тихонова… Я слышу, что громко, пафосно говорю текст, и не верю себе. Пробую по-другому – снова промах.

Начинаем снимать, а я не понимаю, что делаю. Говорю Котту: «Саша, я в отчаянии, я себе не верю». Дальше – больше, я не верю вообще ничему, что происходит на площадке, никому и ничему! Лежишь в перерыве в неудобных сапогах, в потном гриме, раздраженный, уставший и капризничаешь: «Жарко! Надоело!» Тут же смотришь по сторонам, на эти кирпичные обожженные стены, вспоминаешь лица живых людей, которые сражались и погибали здесь, с фотографий, что в музее Брестской крепости, и понимаешь: все истории, которые мы тут изображаем, – правдивые! А ты занимаешься херней и капризничаешь. И так от этого неприятно было! В общем, думал, что это полный провал на всех уровнях. И в ночь премьеры, вернее, ранним утром, «двадцать второго июня, ровно в четыре утра» в Брестской крепости я пришел в зал под открытым небом, сел, хмурый, воротник натянул до макушки, весь спрятался…

Кино кончилось, и я не понимаю: вроде не кошмар, смотрю на людей – вроде бы ничего реакция… И этим же днем на еще одном показе я сел уже свободнее, начал смотреть… и фильм мне понравился, и себе, что самое странное, я поверил. А главное, понял, что режиссер Котт всех обманул – актеров, я имею в виду, и всех тех, кто не верил в эту затею.

– В «Братьях Карамазовых» вы впервые показали Смердякова сильным человеком – это ваша идея или Юрий Мороз так его увидел?

– Я хотел, чтобы он был такой лысый, почему-то английский питбуль, человек сильный по-настоящему. Он поверил, он пошел до конца и убил – больше никто не смог. Смердяков самый цельный персонаж там из всех. Его воспринимают немочью, водорослью такой. А почему ему быть слабым? Он упертый и страшный.
«Номер 1 – Высоцкий»

– А как работалось с Колтаковым? Он же в работе человек тяжелый.

– О! Да вы что! Я его преобожаю, он гениальный! Работалось с ним прекрасно. Потому что если ему на площадке хорошо – а ему было хорошо, – то он заряжает своим талантом и тебя, и все вокруг.

– Есть у вас любимый советский актер?

– Смоктуновский, Даль, Солоницын, Леонов, Борисов. Люблю многих советских актеров. Но отдельно для меня стоит Высоцкий.

– Да ведь он всю жизнь играл себя…

– Это его мощный образ, свитый из песен и слов, из его поступков, ролей и всей его жизненной остроты, так на меня влияет. Он для меня эталон мужской харизмы и таланта. И актер он был блестящий, очень техничный.

– В «Я не я» вы сыграли с покойным Владом Галкиным, это у него была одна из последних работ. Каким он вам показался?

– Пожалуй, ничего интересного не смогу вам рассказать. Мы общались практически только на площадке, вне ее у нас были разные интересы, я не лез к нему, он ко мне. Он был человек, наполненный энергетикой, но как будто немного запутавшийся. Но действительно очень непросто быть востребованным артистом, столько соблазнов вокруг, и эго опять-таки никогда не спит. Когда мы учились в ГИТИСе, вокруг было по-настоящему много талантливых людей, звезд, как мне казалось. И абсолютно явно они должны были ими стать, но почему-то не стали. Почему? Думается, это из-за индивидуального характера каждого. Везение тоже играет большую роль. И конечно, мотивация и самодисциплина.

– Не можем не спросить о личной жизни. Вы сейчас женаты или вам это пока не надо?

– Женат, жену зовут Даша, и у нас есть прехорошенькая дочка Варя, ей год и четыре месяца. Я вам сейчас покажу запись – никому еще из журналистов не показывал (показывает видео на телефоне).

– Классные. Жена – актриса?

– Нет! Мне с ней безумно повезло. Мы люди совершенно разные, ровно настолько, чтобы было друг с другом интересно. Даша – человек самодостаточный и сильный, она понимает, насколько для меня важна самореализация, на которую я сейчас заточен, и она гениальная мама. Даша из старинной интеллигентной семьи, правнучка авиаконструктора Мясищева. Никакого пафоса, все дружат и работают.

– А работает она кем?